Неточные совпадения
— Сильно подействовало! — бормотал про себя Свидригайлов, нахмурясь. — Авдотья Романовна, успокойтесь! Знайте, что у него есть друзья. Мы его спасем, выручим. Хотите, я
увезу его за границу? У меня есть деньги; я в три дня достану билет. А насчет того, что он убил, то он еще наделает много добрых дел, так что все это загладится; успокойтесь. Великим
человеком еще может быть. Ну, что с вами? Как вы себя чувствуете?
«Полуграмотному
человеку, какому-нибудь слесарю, поручена жизнь сотен
людей. Он везет их сотни верст. Он может сойти с ума, спрыгнуть на землю, убежать, умереть от паралича сердца. Может, не щадя своей жизни, со зла на
людей устроить крушение. Его ответственность предо мной… пред людями — ничтожна. В пятом году машинист Николаевской дороги
увез революционеров-рабочих на глазах карательного отряда…»
Подозрительно было искусно сделанное матерью оживление, с которым она приняла Макарова; так она встречала только
людей неприятных, но почему-либо нужных ей. Когда Варавка
увел Лютова в кабинет к себе, Клим стал наблюдать за нею. Играя лорнетом, мило улыбаясь, она сидела на кушетке, Макаров на мягком пуфе против нее.
После истории с Никоновой Самгин смотрел на Гогина как на
человека, который
увел у него жену, но читать охотно согласился.
Солидно выпив, писатель собрал
человек десять молодежи и,
уводя ее на террасу дачи, объявил басом...
Были вызваны в полицию дворники со всей улицы, потом, дня два, полицейские ходили по домам, что-то проверяя, в трех домах произвели обыски, в одном арестовали какого-то студента, полицейский среди белого дня
увел из мастерской, где чинились деревянные инструменты, приятеля Агафьи Беньковского, лысого, бритого
человека неопределенных лет, очень похожего на католического попа.
— По Арбатской площади шел прилично одетый
человек и, подходя к стае голубей, споткнулся, упал; голуби разлетелись, подбежали
люди, положили упавшего в пролетку извозчика; полицейский
увез его, все разошлись, и снова прилетели голуби. Я видела это и подумала, что он вывихнул ногу, а на другой день читаю в газете: скоропостижно скончался.
Анфиса. Ах, Раиса! Вот что значит благородный
человек!
Увозит девушку, все устроил отличным манером и потом даже с музыкой! Кто, кроме благородного
человека, это сделает? Никто решительно.
Он хотел броситься обнимать меня; слезы текли по его лицу; не могу выразить, как сжалось у меня сердце: бедный старик был похож на жалкого, слабого, испуганного ребенка, которого выкрали из родного гнезда какие-то цыгане и
увели к чужим
людям. Но обняться нам не дали: отворилась дверь, и вошла Анна Андреевна, но не с хозяином, а с братом своим, камер-юнкером. Эта новость ошеломила меня; я встал и направился к двери.
Он помнил потом, что его оттащили от нее силой несколько
человек, а что ее вдруг
увели, и что опамятовался он уже сидя за столом.
— Прощай, милый
человек, не забуду великодушия! — горячо воскликнул он. Но телега тронулась, и руки их разнялись. Зазвенел колокольчик —
увезли Митю.
Конечно, в других таких случаях Кирсанов и не подумал бы прибегать к подобному риску. Гораздо проще:
увезти девушку из дому, и пусть она венчается, с кем хочет. Но тут дело запутывалось понятиями девушки и свойствами
человека, которого она любила. При своих понятиях о неразрывности жены с мужем она стала бы держаться за дрянного
человека, когда бы уж и увидела, что жизнь с ним — мучение. Соединить ее с ним — хуже, чем убить. Потому и оставалось одно средство — убить или дать возможность образумиться.
Мельком видел я его тогда и только
увез с собой во Владимир благородный образ и основанную на нем веру в него как в будущего близкого
человека. Предчувствие мое не обмануло меня. Через два года, когда я побывал в Петербурге и, второй раз сосланный, возвратился на житье в Москву, мы сблизились тесно и глубоко.
Опасность могла только быть со стороны тайной полиции, но все было сделано так быстро, что ей трудно было знать; да если она что-нибудь и проведала, то кому же придет в голову, чтоб
человек, тайно возвратившийся из ссылки, который
увозит свою невесту, спокойно сидел в Перовом трактире, где народ толчется с утра до ночи.
Периодически являются
люди, которые с большим подъемом поют: «От ликующих, праздно болтающих, обагряющих руки в крови,
уведи меня в стан умирающих за великое дело любви».
Какой-то набожный
человек воздвиг ее на этом узловом перекрестке, и она своими распростертыми раменами как бы провожала на вечный покой и тех, что удалялись по шоссе, и тех, которых траурные кони, утопая в песке, тихо
увозили на «польское кладбище».
— И окажу… — громко начал Полуянов, делая жест рукой. — Когда я жил в ссылке, вы, Галактион Михеич,
увели к себе мою жену… Потом я вернулся из ссылки, а она продолжала жить. Потом вы ее прогнали… Куда ей деваться? Она и пришла ко мне… Как вы полагаете, приятно это мне было все переносить? Бедный я
человек, но месть я затаил-с… Сколько лет питался одною злобой и, можно сказать, жил ею одной. И бедный
человек желает мстить.
Птицын,
человек вежливый и чрезвычайно уживчивый, очень скоро встал и отретировался во флигель к Лебедеву, весьма желая
увести с собой и самого Лебедева.
Генерал, хотя и был в опале и чувствовал, что сам виноват, но все-таки надолго надулся; жаль ему было Афанасия Ивановича: «такое состояние и ловкий такой
человек!» Недолго спустя генерал узнал, что Афанасий Иванович пленился одною заезжею француженкой высшего общества, маркизой и легитимисткой, что брак состоится, и что Афанасия Ивановича
увезут в Париж, а потом куда-то в Бретань.
— Так-с; они ни больше ни меньше, как выдали студента Богатырева, которого
увезли в Петербург в крепость; передавали все, что слышали на сходках и в домах, и, наконец, Розанов украл, да-с, украл у меня вещи, которые, вероятно, сведут меня, Персиянцева и еще кого-нибудь в каторжную работу. Но тут дело не о нас. Мы
люди, давно обреченные на гибель, а он убил этим все дело.
С этим господином в самое это время случилось смешное и неприятное происшествие, как будто в наказание за его охоту дразнить
людей, которому я, по глупости моей, очень радовался и говорил: «Вот бог его наказал за то, что он хочет
увезти мою сестрицу».
— Такое дело! — сказал Рыбин, усмехнувшись. — И меня — обыскали, ощупали, да-а. Изругали… Ну — не обидели однако.
Увели, значит, Павла! Директор мигнул, жандарм кивнул, и — нет
человека? Они дружно живут. Одни народ доят, а другие — за рога держат…
— Идет волнение в народе, — беспорядок поднимается с земли, да! Вчера ночью в соседях у нас пришли жандармы, хлопотали чего-то вплоть до утра, а утром забрали с собой кузнеца одного и
увели. Говорят, отведут его ночью на реку и тайно утопят. А кузнец — ничего
человек был…
Когда его
увели, она села на лавку и, закрыв глаза, тихо завыла. Опираясь спиной о стену, как, бывало, делал ее муж, туго связанная тоской и обидным сознанием своего бессилия, она, закинув голову, выла долго и однотонно, выливая в этих звуках боль раненого сердца. А перед нею неподвижным пятном стояло желтое лицо с редкими усами, и прищуренные глаза смотрели с удовольствием. В груди ее черным клубком свивалось ожесточение и злоба на
людей, которые отнимают у матери сына за то, что сын ищет правду.
Изредка она
уводила его на рынок или в лавку: пускай, по крайности, хоть на
людей посмотрит, каковы таковы живые
люди бывают!
Бал, на котором танцуют, после того как детей
увезут по домам, до тысячи молодых
людей.
— Он тебя
увел? — произнес Иван Васильевич, посматривая с удивлением на Кольцо. — А как же, — продолжал он, вглядываясь в него, — как же ты сказал, что в первый раз в этом краю? Да погоди-ка, брат, мы, кажется, с тобой старые знакомые. Не ты ли мне когда-то про Голубиную книгу рассказывал? Так, так, я тебя узнаю. Да ведь ты и Серебряного-то из тюрьмы
увел. Как же это, божий
человек, ты прозрел с того времени? Куда на богомолье ходил? К каким мощам прикладывался?
Это удивило меня своей правдой, — я стал читать дальше, стоя у слухового окна, я читал, пока не озяб, а вечером, когда хозяева ушли ко всенощной, снес книгу в кухню и утонул в желтоватых, изношенных страницах, подобных осенним листьям; они легко
уводили меня в иную жизнь, к новым именам и отношениям, показывая мне добрых героев, мрачных злодеев, непохожих на
людей, приглядевшихся мне.
И когда Посулов, видимо, рассчитывая захватить врасплох подпившего, покрасневшего гостя, неожиданно спросил его: «А что за
человек этот попов дядя, квартирант и дружок твой, которого жандармы
увезли?» — Кожемякин горячо и твёрдо ответил...
— Мамаша, милая мамаша! — твердила она, целуя ее руки, — что же было делать? Я не виновата, я полюбила его, я не могла поступить иначе. Вините судьбу: она меня свела с
человеком, который не нравится папеньке, который
увозит меня от вас.
— Как, — говорю, — Васильева-то
увезли! За что же это? Я его знаю — казалось, такой прекрасный
человек…
Порфир Порфирыч, конечно, был тут же и предлагал свои услуги Брагину: взять да
увезти Феню и обвенчаться убегом. Этому мудреному
человеку никак не могли растолковать, что Феня лежит больная, и он только хлопал глазами, как зачумленное животное. Иногда Гордея Евстратыча начинало мучить самое злое настроение, особенно когда он вспоминал, что о его неудачном сватовстве теперь галдит весь Белоглинский завод и, наверно, радуются эти Савины и Колобовы, которые не хотят его признать законным церковным старостой.
— Да с полсорока больше своих не дочтемся! Изменники дрались не на живот, а на смерть: все легли до единого. Правда, было за что и постоять! сундуков-то с добром… серебряной посуды возов с пять, а казны на тройке не
увезешь! Наши молодцы нашли в одной телеге бочонок романеи да так-то на радости натянулись, что насилу на конях сидят. Бычура с пятидесятью
человеками едет за мной следом, а другие с повозками поотстали.
— А так же, что этот вот мошенник калякал с работниками на лугу, а тот быка
уводил: «Я, говорит, портной; портной, говорит, иду из Серпухова!» — смеясь, отвечал Федот Кузьмич. — И то портной; должно быть, из тех, что ходят вот по ночам с деревянными иглами да
людей грабят.
— Было всего, — начал высокий
человек, — гнал это я — вот все одно, как теперь, — гнал гурты: мы больше по этой части; сами из Москвы, скупаем товар в Воронеже. Так вот раз
увели у меня вола.
Пришел Федор. С красными пятнами на лице, торопясь, он поздоровался и
увел брата в кабинет. В последнее время он избегал многолюдных собраний и предпочитал общество одного
человека.
Люди уходят,
уводя и унося с собою детей, на площади остаются смятые цветы, бумажки от конфект, веселая группа факино [Факкино — грузчик, носильщик.] и над ними благородная фигура
человека, открывшего Новый Свет.
— Послушай, — стал умолять ее молодой
человек, — ведь я навсегда полюбил эту женщину, несчастную столько же, как я сам! Позволь мне
увезти ее под другое небо, и всё будет хорошо!
— Саша кричит — бейте их! Вяхирев револьверы показывает, — буду, говорит, стрелять прямо в глаза, Красавин подбирает шайку каких-то
людей и тоже всё говорит о ножах, чтобы резать и прочее. Чашин собирается какого-то студента убить за то, что студент у него любовницу
увёл. Явился ещё какой-то новый, кривой, и всё улыбается, а зубы у него впереди выбиты — очень страшное лицо. Совершенно дико всё это… Он понизил голос до шёпота и таинственно сказал...
Иванов. Мне до этого порога лень дойти, а вы в Америку… (Идут к выходу в сад.) B самом деле, Шура, вам здесь трудно живется! Как погляжу я на
людей, которые вас окружают, мне становится страшно: за кого вы тут замуж пойдете? Одна только надежда, что какой-нибудь проезжий поручик или студент украдет вас и
увезет…
Словом сказать, все одушевились и совершенно позабыли, что час тому назад… Но едва било двенадцать (впоследствии оказалось, что Hotel du Nord в этот час запирается), как на кандальников вновь надели кандалы и
увезли. С нас же, прочих подсудимых, взыскали издержки судопроизводства (по пятнадцати рублей с
человека) и, завязав нам глаза, развезли по домам.
— Да, сударь! Я поступил уже против совести и моих правил, спасая от заслуженной казни
человека, которого закон осуждает на смерть как шпиона; но я обязан вам жизнию, и хотя это не слишком завидный подарок, — прибавил полковник с грустной улыбкою, — а все я, не менее того, был вашим должником; теперь мы поквитались, и я, конечно, не допущу вас
увезти с собою пленного офицера.
Истина не нужна была ему, и он не искал ее, его совесть, околдованная пороком и ложью, спала или молчала; он, как чужой или нанятый с другой планеты, но участвовал в общей жизни
людей, был равнодушен к их страданиям, идеям, религиям, знаниям, исканиям, борьбе, он не сказал
людям ни одного доброго слова, не написал ни одной полезной, непошлой строчки, не сделал
людям ни на один грош, а только ел их хлеб, пил их вино,
увозил их жен, жил их мыслями и, чтобы оправдать свою презренную, паразитную жизнь перед ними и самим собой, всегда старался придавать себе такой вид, как будто он выше и лучше их.
К вечеру кабинет Персикова осиротел… Опустели столы.
Люди Рокка
увезли три больших камеры, оставив профессору только первую, его маленькую, с которой он начинал опыты.
Едва он проговорил это, как толстый
человек сделал движение, в котором я ошибиться не мог: он вытянул руку ладонью вниз и стал отводить ее назад, намереваясь ударить Эстампа. Быстрее его я протянул револьвер к глазам негодяя и нажал спуск, но выстрел, толкнув руку,
увел пулю мимо цели.
Хороводом пошли крикливо весёлые недели; Мирон, Татьяна, доктор да и все
люди стали ласковее друг с другом; из города явились какие-то незнакомые и
увезли с собою слесаря Минаева. Потом пришла весна, солнечная и жаркая.
Ездит, братец, по проселкам и все
людей выдергивает да в плен
уводит.
— А! — говорит, — описано в них, как молодые
люди соблазняют благонравных девиц, как они, под предлогом того, что хотят их взять за себя,
увозят их из дому родительского, как потом оставляют этих несчастных девиц на волю судьбы, и они погибают самым плачевным образом. Я, — говорит бабушка, — много таких книжек читала, и все, говорит, так прекрасно описано, что ночь сидишь, тихонько читаешь. Так ты, — говорит, — Настенька, смотри их не прочти. Каких это, — говорит, — он книг прислал?
Как скоро в тот же или на другой день опять появится
человек на норе — лиса
уводит детей дальше; если же, напротив, никто не приходит — лиса возвращается с своими лисятами и поселяется по-прежнему в своей норе.
Если же
человек пешком побывает на норе и уйдет, то лиса, хотя бы на это время была в отсутствии, воротясь, услышит чутьем следы недоброго гостя и непременно
уведет лисят в другое скрытное место, сначала неподалеку от первого, как будто для того, чтоб удостовериться: случайно ли заходил
человек на ее нору, или с недобрым умыслом?